Сталинград

1931 г.р. Сталинград, Узенский пер., д. 10

  В дни Сталинградской битвы мне шел двенадцатый год. С тех пор многое стерлось из памяти, в том числе и названия многих населенных пунктов, через которые провела нас война, забылись и даты, когда происходило то или иное событие. Да и многое из того, что с нами тогда случилось, безвозвратно растворилось в общем ощущении ежедневного страдания, голода и страха. Постоянное близкое дыхание смерти парализовало внутри все, кроме тупого, болезненного инстинкта цепляться за жизнь, пока хватает сил. А всесильная волна несла куда-то, безжалостно бросая в разные стороны и оставаясь равнодушной к нашим человеческим переживаниям.

  Но одна дата осталась у меня в памяти: 23 августа 1942 года. К тому дню мы успели привыкнуть ко многим лишениям и опасностям, которые несла с собой вплотную приблизившаяся к нам война. Уже долгое время мы испытывали трудности с продуктами и жили в окопе, вырытом еще до начала бомбежек около нашего дома. Но этот день был началом нового, еще более страшного этапа массированных и почти беспрерывных налетов немецкой авиации. Я помню, как часами сидела неподвижно в окопе, уткнувшись в мамины коленки, и ее тело казалось единственной тонкой перегородкой, защищавшей от царившего вокруг ужаса. Сверху все было застлано густым черным дымом.

  С тех пор интенсивная бомбардировка города не прекращалась. В нашем маленьком Узенском переулке разорвались три бомбы. За время коротких передышек люди выходили из окопов, чтобы проверить, не засыпало ли соседей. Во время одного такого затишья мы вышли из окопа, но внезапно бомбежка возобновилась, и прямо на наших глазах бомба взорвалась в окопе на другой стороне переулка и убила троих соседей.

  Попала бомба и в наш двор, нас засыпала в окопе. Спасли, откопали соседи. У всех была контузия. Я ничего не слышала несколько дней и старалась понять, о чем говорит мама, по движению ее губ.

  Однажды мама, обезумевшая от ужаса, велела нам бежать за ней к оврагу около Красных казарм. В овраге нашли пустую пещеру, забились туда и просидели там до вечера. Вечером, когда стихла бомбежка, вернулись в свой двор. Смертельно усталые, наскоро отварили макароны из старых запасов, хранившихся в неразрушенном еще сарайчике на заднем дворе. Но поесть не успели — рядом с сараем разорвалась бомба. Когда я пришла в себя, то увидела, что лежу на улице. Потом мне сказали, что меня, маму и сестер выбросило из сарая на улицу взрывной волной. И опять судьба спасла нас в ситуации, когда смерть казалась неминуемой.

  Нервы у мамы начали сдавать. Подчиняясь безрассудным порывам, она принимала решения, которые могли привести к нашей гибели. Во время очередной страшной бомбежки, она повела нас вниз к железнодорожному вокзалу, прикрепив нам на груди бумажные таблички, где были написаны наши имена. Она бежала впереди так быстро, что мы едва за ней поспевали. Недалеко от вокзала увидели, что на нас с неба падает бомба. Я хорошо помню, как ее зловещий силуэт увеличивался в воздухе, и время замедлилось, будто для того, чтобы дать нам возможность рассмотреть ее смертоносный полет. Она была черная, «пузатая», с опереньем. Мама подняла руки к небу и стала кричать: «Деточки! Вот она, наша бомба! Наконец-то, это наша бом-ба!» Она не хотела больше жить, не могла видеть наши страдания.

  Мы остались живы и на этот раз, благодаря решительным действиям старшей сестры Марии. Резким движением она швырнула маму и нас в канаву, мы упали, бомба разорвалась неподалеку, но нас даже не ранило. Мы поднялись с земли и быстро перебежали в железнодорожное депо, в котором было много людей, спасавшихся от бомбежки. Вечером мы вернулись в свой окоп. С тех пор Мария взяла ответственность за нас на себя.

  Вечером бомбежка прекратилась, и наступила зловещая тишина. Эта тишина, от которой мы успели отвыкнуть, продолжалась всю ночь и следующий день. Город замер в ожидании своей участи. Животный, физический страх смерти сменился мистическим страхом ожидания неизвестного. Подчиняясь тревожной тишине вокруг, мы тоже молчали в своем окопе. Но вот сосед громко крикнул: «Немцы уже в центре, подходят к вокзалу!» Сестры стали закапывать мешок с горелой рожью, которую за неделю до этого они с риском для жизни набрали у элеватора, в другом конце города.

  Через некоторое время до нас стал доноситься гул моторов и лязг гусениц. По улице Пархоменко шли немецкие танки. Некоторые солдаты уже бегали по дворам в поисках продуктов. Зашли и к нам, велели выйти из окопа. Один из них быстро нашел рожь. Мама упала на мешок, плакала и говорила солдату, показывая на нас: «Детки умрут от голода. Не берите рожь». Он ответил на ломанном русском, что, мол, лошадь надо кормить. Стала просить его и старшая сестра. Тогда он велел ей идти с ним в полуразрушенный домик во дворе и там приказал раздеться. Мама, поняв, что он хочет ее изнасиловать, вбежала в домик, упала на колени и стала просить его отпустить Марию. Я слышала, как она громко кричала. Он нацелил на нее автомат и дал короткую очередь. Мама упала. Немец вновь приказал Марии раздеться. В углу домика сестра увидела икону и начала молиться. И тут произошло неожиданное. Солдат поднял ее с колен и сказал, что она может вернуться в окоп. Он ушел, забрав с собой мешок с рожью. Мария, испуганная, волокла маму в окоп. Мы были подавлены, думая, что она убита. Но она была жива и даже не ранена. Еще один раз смерть прошла где-то совсем близко, и снова судьба защитила нас.

  Вскоре всех оставшихся в живых немцы стали выгонять из окопов, собирали большими группами и погнали куда-то пешком по степи. Мы успели взять с собой стеганое одеяло и какие-то мелкие вещи. Главным бичом стал голод. Мы питались оставшимися скудными запасами и редкими подачками жителей деревень, мимо которых проходили. Мы видели, как один мужчина из нашей колонны отнял полугнилую тыкву у свиньи. Больных и выбившихся из сил немцы расстреливали.

  Время от времени немцы загоняли нас в холодные вагоны и везли до следующего пункта. В каждой такой поездке несколько человек умирало. Их брали за руки и за ноги и выбрасывали из вагона.

  Когда нас привезли на станцию Нижний Чир, выпал первый снег. Всех выгнали из вагонов и оставили на улице на ночь. Спали на земле, подстелив под себя одежду и накрывшись стеганым одеялом. Я хорошо помню: когда я проснулась, на одеяле лежал белый, чистый снег. Мы дрожали от холода и были очень голодные. Пошли искать еду и теплый угол. Нас приютила пожилая женщина, обогрела и накормила. Когда мы вернулись в колонну, ее уже построили для нового перехода.

  По дороге маме стало хуже, у нее распухли ноги, и она больше не могла идти. Мы боялись, что ее расстреляют. Мария остановила проезжавший мимо грузовик и попросила немца-шофера довезти маму и меня до следующего пункта. Он взял нас и нескольких других детей и больных и высадил где-то на дороге. Мама лежала на обочине дороги, я сидела рядом и плакала. Мне было очень страшно, я боялась, что сестры нас не найдут. Сестры нашли нас, как они потом мне сказали, по чистой случайности, и мы решили больше никогда не разлучаться.

  Недалеко от Белой Калитвы мы встретили маминого брата, нас стало пятеро. В Белой Калитве нас поселили в бараках-птичниках — длинных, с небольшими окнами и цементным полом. На полу была солома, на которой мы спали.

  Почти все время мы проводили в поисках пищи. Иногда немцы раздавали детям суп из большого котла. Супом называли воду с кусочками подгнившей тыквы и небольшим количеством крупы. Но, в основном, еду приходилось добывать самим. Ходили, просили милостыню в ближайших деревнях.

  Однажды во время таких поисков встретили мою школьную учительницу. Она сказала нам, что удачно устроилась в какой-то сторожевой будке в степи, в некотором отдалении от бараков, и предложила нам перейти к ней. В будке была печь. В тот же день мы собрали свои пожитки и перебежали к ней в будку.

  Ночью в стороне бараков увидели зарево, а утром узнали, что вечером немцы загнали людей в наш барак, забили двери и подожгли его. Барак сгорел со всеми, кто в нем находился. Днем сестры ходили туда, видели пепелище и обуглившиеся скелеты людей. Чистая случайность спасла нас от страшной смерти и на этот раз.

  Мама была тяжело больна. Она уже совсем не вставала. Рано утром 4-го ноября сестры и дядя пошли в степь собирать колосья пшеницы. Меня, как всегда, оставили с мамой. Вскоре после их ухода мама открыла глаза и попыталась приподняться. Вдруг она схватила мою руку и стала тянуть меня к себе. Она не могла говорить, только плакала, шевелила губами, я не понимала, что она хотела мне сказать, но я сразу почувствовала, что она умирает. Меня охватил ужас, я вырвала руку и выбежала из будки в платьице и чулках, чтобы догнать сестер. Я бежала по огромному полю и громко звала сестер. Я не чувствовала холода, только боль от того, что покрытые инеем колючки впивались в ноги через чулки. Вдали я увидела три фигуры. Они услышали мой крик и остановились, но когда я их догнала, то оказалось, что это чужие люди. Я сказала им, что у меня умирает мама, и я ищу сестер, которые ушли в поле за колосьями. Они посмотрели на мое платьице и на ноги в чулках и сказали, чтобы я шла домой, а они найдут сестер и расскажут им обо всем. Я вернулась в будку. Мама лежала мертвая, а какая-то женщина ее обмывала. Я спряталась в ближайшем бараке, плакала и ждала сестер. Те люди, должно быть, сдержали свое обещание, так как сестры и дядя скоро вернулись. Дядя вырыл могилку за бараком, там мы и похоронили маму.

  Наше физическое состояние было ужасное. Мы были полностью истощены и похожи на ходячие скелеты. Кожа покрылась гнойными корками, под которыми копошились вши. На голове гнойные нарывы. Я уже не могла ходить, и когда мы вырвались из лагеря, то лежала на какой-то повозке, а сестры шли сзади. Так мы добрались до села Степановка, где нас приютили местные жители в небольшой времянке во дворе.

  Однажды в холодную и звездную зимнюю ночь к нам постучали в окно. Мария подошла к окну и долго вглядывалась в темноту. Она увидела всадника на коне, а на шапке всадника пятиконечную звезду. Она громко закричала «Девчата, наши пришли!» Мария кинулась открывать дверь и упала в ноги вошедшим солдатам. Я помню, как она в рубашке, обхватив колени одного из солдат, сотрясалась от рыданий и повторяла: «Спасители наши! Родные мои!». Ее подняли и стали успокаивать, а мы, несмотря на нашу слабость, быстро соскочили с печи и повисли у них на шее. Солдаты тоже плакали и гладили наши обстриженные гнойные головы. Один из них сказал: «Посмотрите, что у них с головами. Бедные девочки. Вы не из концлагеря сбежали?» Мы им все про себя рассказали. Это был первый счастливый момент с начала войны. Я не забуду его никогда.

  Утром бойцы откуда-то принесли нам разные вещи: платья, обувь, белье, чулки. Нас кормили, понемногу увеличивая дозу. Был сыр, хлеб, каша, консервы. Мы давно отвыкли от такой пищи.

  Когда солдаты уходили, мы плакали, целовали их, они казались нам самыми родными людьми на свете. Мария спросила их, откуда они. Бойцы сказали, что из Сибири. «Не горюйте, - говорили они, прощаясь с нами, - больше такого никогда не повторится. Мы вам это обещаем». И сибиряки сдержали свое обещание. Немцы больше не возвращались.

  Как-то ранней весной у нашего окна появился старик, бедно одетый, в поношенной шапке и с седой бородой. Мы не сразу узнали его. Это был наш отец. Встреча с отцом была вторым счастливым событием в нашей жизни.

  Мы обнимали его и рассказывали о том, что с нами произошло. Он плакал, узнав о смерти мамы, но был счастлив, что нашел нас. Когда Сталинград освободили, отец, служивший в противовоздушной обороне города, пришел к нашему дому и увидел могилу наших соседей, погибших в бомбежку. Он думал, что это наша могила, но соседи, угнанные немцами вместе с нами и вернувшиеся в Сталинград после освобождения, сказали ему, что мы живы и объяснили, где нас искать.

  Мы сидели до глубокого вечера в нашей времянке и плакали, и смеялись, то говорили, перебивая друг друга, то умолкали. Истощенные, истерзанные испытаниями, в тот день мы были по-настоящему счастливы в этом маленьком домике за несколько сот километров от своего дома.

  Война продолжалась, но для нас самый страшный ее период был позади. Мы еще находились некоторое время в Степановке, а когда отец решил, что мы достаточно окрепли, вернулись в наш разрушенный город.

------------------------------

На условиях обмена: Блендер электрический; Мануальная терапия поселок Большевик; Дэя Вразова о В.А. Мадянове; Строительные монолитные работы; Контроль качества бетонной смеси ; Шотландская вислоухая и страйт;